из ее состава, после обратно в Прибалтику. Войска метались по стране, туша то конфликты, то восстания, дергались, всюду оставляя кровавый след. Передохнули недолго, когда Литва сдалась, и снова отправились в кажущийся бесконечным путь от одного мятежного региона к другому. Татария, Карелия, Якутия, теперь, кажется, все желали суверенитета, свобод и собственного уклада жизни, такого, как завещали их предки, какой нравился большинству — а меньшинство, оно пусть катится ко всем чертям.
Часть беженцев устраивалась худо-бедно в нашем городе, кто не имел знакомых, занимал подвалы и чердаки, заброшенные здания или ютился на теплотрассах. Не зная, куда податься, шли на Центральный вокзал, их оттуда гоняли. Да они и сами не слишком задерживались в неприветливом городе, почти таком же, как и многие другие на их пути. Двигались дальше в поисках утраченного дома. А горожане стыдливо отводили глаза, я сам стыдился их, усталых, измученных, жестоко побитых и жизнью и теми, что гнали их прочь, пусть молча, пусть не прикасаясь пальцем. Железный занавес соцлагеря рухнул еще в конце прошлого года, власть в Восточной Европе перешла от коммунистов к демократам и националистам — где сравнительно мирно, как в Венгрии или Польше, где с кровью как в Румынии, где в результате неожиданной случайности, как в ГДР. Но все, даже Монголия, внезапно оказались на ином пути, совсем ничего не имеющем с некогда общим центром притяжения. Теперь оставалось только выводить войска и отправляя их домой, выискивать им самим места обитания — ведь эти сотни и сотни тысяч человек тоже оказались беженцами, только отправлявшимися в другую сторону.
Говорят, на шахты «Асбест-угля» все же взяли несколько беглецов, прибывших из разоренного войсками и погромами Баку. Говорят, неплохих специалистов. Оля, когда уходила, рассказывала, что к ним устраиваются люди из самых дальних уголков, она еще не слышала о беженцах, не знала о них, пока не стакнулась лицом к лицу. И тоже отвела взгляд. Вроде бы русские, вроде бы наши, только не наши они, а ничьи. Новая песня о старом кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Исход, который начал повторяться с поразительной, удручающей точностью. Только не было войны против одного внешнего врага, их оказалось очень много, все разные, все мелкие, маленькие драконы, жаждущие урвать у большого то, чем он владел некогда безраздельно — а сейчас, подустав, решил почить на лаврах, думая, что и так сможет обладать всем, не делая почти ничего.
Мы с Олей почти не говорили на эту тему, она скорее принадлежала Михалычу, но он остался там, в другой квартире, куда мы все никак не собирались. Да и поначалу некогда двинуться, все дни как заводные — сперва оформление бумаг на долгожданный, свой собственный кооператив, уже по новой, упрощенной, но от этого не менее запутанной, схеме. Потом регистрация, поиск подходящего помещения, кредит в банке, приведение в порядок квадратных метров, установка всего необходимого. Я все рассчитывал на наши капиталы, отнятые у ныне покойного Чернеца — вот ведь незадача, или удача — но его в самом начале года грохнули собственные подельники, перешедшие под покровительство ростовских воров — но солнышко все годила, откладывала на черный день, будто верила в неизбежность его прихода. Мы с ней не раз на эту тему спорили, ну еще бы: дела пошли, кооператив мало-помалу заработал, клиенты вдруг как ниоткуда взявшиеся, выстроились в очередь, — так чего же лезть за чужими деньгами, когда навалом своих. Она спорила, утверждала, что в черный день нам если и помогут, то явно не так, как в светлый, что лучше держать свое при себе, что да, она может быть, очень мнительная, но это и хорошо, если ничего из ее фантазий в жизни не воплотится. А потом нам деньги понадобятся на ребенка, ведь я же обещал или что, забоялся? Я качал головой, обнимал ее, отрицая. Она успокаивалась — до тех пор, пока снова не вставал вопрос о тратах. Только когда они закончились, и кооператив, с первого же месяца начавший приносить прибыль, заработал на полную, мы к этой теме не возвращались.
Ателье назвали «Евгений», вывеску предложила Оля, мне это имя понравилось. Я сам хотел что-то литературное, связанное с портным, но, кроме храброго портняжки, ничего вспомнить не смог. Подумал, неплохо бы назвать «Евгений О.» — она только улыбнулась. Мол, Пушника нам не хватало. Права конечно, название так и осталось. Как остались, мной приглашенные братья Гончаковы, отменно строчившие в дружеском предприятии готовой одежды еще во времена оны, шутка сказать, три года назад, страшно тогда дефицитную, теперь лежащую на каждом прилавке «варенку». Неплохие, работящие ребята, Паша и Саша, с охотой согласились поработать на нас. Тем паче, что кооператив, где они занимались неизменной джинсой, переживал не лучшие времена — хлопок едва доходил до наших мест, а тот, что оказывался на складах, годился разве на ватники. В наличие оставались вполне себе неплохая вискоза, лен, бесчисленная синтетика, как же без нее, и шерсть, обычно предлагаемая нитями разной толщины, для оверлочного плетения хоть свитеров, хоть шапочек. Оверлок, кстати, мы тоже прикупили по дешевке. А вот швейные машинки я набрал дорогие — программируемые «Бернины», с кучей сменных лапок на любые случаи жизни и четырьмя катушками. Саша с Пашей долго разглядывали чудо швейцарской техники, немного потрепанной предыдущим государственным владельцем, носочной фабрикой, у которой я и выкупил их, потом поняли, что им придется учиться работать в самых необычных условиях, сели за учебу. Правда, использовать все возможности им как выяснилось, оказалось не надобно, но урок пошел впрок, оба чего-то и для дома, в семью делали, когда выпадало свободное время. Я не возражал.
Конечно, странно чувствовать себя хозяином дела, положения, кооператива. Иметь подчиненных, слушающих тебя внимательно и согласно кивавших словам начальника, распределять обязанности, отдавать распоряжения. Прежде никогда такого не случалось, неудивительно, что по первым порам я страшно стеснялся, когда что-то просил, не настаивая, у Саши с Пашей, те кивали, но чувствуя робкие нотки, довольно прохладно относились к обязанностям. Оля помогла, у нее опыта руководства имелось куда больше, да и все финансовые дела легли на ее хрупкие плечи. Неудивительно, что на первых порах портным, именно она отдавала распоряжения. Впрочем, даже так получалось лучше, это выставляло меня в более приемлемом свете, мол, сам начальник не снисходит, пока жена не убедится. Только через месяц работы, в марте, я уже обучил себя командному голосу и твердости в распоряжениях. Ну а мои коллеги, прояснив окончательно ситуацию, уже не пытались вольничать.
Хотя все равно порой казалось, что палку я перегибаю. Оля только усмехалась:
— Ты бы на наших, заводских, посмотрел,
